Начало
1964г. Прогулкой по городу в белую ночь с разведенными мостами закончилась моя
восьмилетка. Вопроса, что делать дальше, не было. Как и многие мои сверстники
я дома мастерил транзисторные приемники. Занятие нравилось и было желание стать
радиомастером, чтобы всю жизнь заниматься интересным делом. Поэтому путь
был один - радиотехникум. Тем более, что школа со всеми ее атрибутами -
дневниками, родительскими собраниями, обилием совершенно ненужных и
неинтересных (гуманитарных) предметов уже изрядно надоела. Институт, куда
хотела бы направить меня мама, я на своем горизонте не видел, учиться дальше не
хотелось, но специальность получить надо, я это понимал. В 15 лет есть
стремление выйти из под опеки родителей, принимать самостоятельные решения.
Техникум был компромиссом - я буду учиться, но только тому, что мне нужно и
только так, как этого хочется. Там есть стипендия, это будет еще один шаг
к желанной свободе. Как и некоторые мои одноклассники, я подал заявление в
ЛРТ N1.
Техникум располагался на улице Чайковского. Когда я приехал туда первый
раз, внимательно рассматривал окрестности - возможно,
в течение четырех лет я буду приезжать сюда каждый день.
Кроме радиотехники меня интересовала архитектура. И если бы я не увлекся
транзисторами, то двигался бы в этом направлении. Совсем недавно
(в 1963 г.) в Ленинграде прошла выставка "Архитектура США". Мне не
удалось на нее попасть - очередь, регулируемая милицией, плотными рядами
тянулась от театра им. Ленинского комсомола (ныне - "Балтийский дом") до
станции метро "Горьковская".
С большим интересом рассматривал потом красочные проспекты, принесенные оттуда
попавшими на нее счасливчиками. Небоскребы, необычные формы, Ле Корбюзье,
смелый полет фантазии... Это были фантастические картины будущего, уже
воплощенные, однако, где-то невообразимо далеко, на планете Земля.
5 лет назад нам дали комнату в пятиэтажке около проспекта Елизарова, до этого
мы жили на 3-й Советской. Новая архитектура удивляла и не радовала - дома,
как две капли воды похожие друг на друга. Никаких деталей убранства - только
железобетонные коробки с большими окнами. Потом я принял эту архитектуру.
Большие пространства между домами возделывались для посадок деревьев и
цветов. Я увидел в этом исполнение оптимистического рефрена
В.Маяковского - "Через четыре года здесь будет город-сад!". Город-сад, город
будущего - вот он, здесь, возникает на моих глазах.
Надо сказать, что в те годы интерес к архитектуре был повышенный, этот
вопрос касался чуть ли не каждого. 1956-ом году было принято постановление
партии и правительства об архитектурных излишествах, реализация которого
высвободило необходимые средства для массового строительства, которое
началось в 58-59 годах. К середине 60-ых появились первые результаты этого
процесса.
Итак, я приезжаю на улицу Чайковского. Это была окраина старого Петербурга,
не тронутая ни реставраторами, ни советским новостроем. Невский, набережные,
ценр поддерживались в надлежащем порядке, а на эти места видимо
средств не хватало. За Литейным мостом, на
правой стороне Невы города практически не было - трубы, заводы, заборы -
уныло, грязно. Экскурсионные речные трамвайчики в то время за Литейным
мостом разворачивались и плыли обратно - дальше смотреть было не на что.
На левой стороне город здесь тоже обрывался.
Однажды я решил прогуляться
от пр. Чернышевского, где заканчивалась набережная Робеспьера, вверх по
течению Невы. Вскоре уткнулся в забор. Будучи любознательным и очень юным,
перелез через забор и тут же оказался в окружении солдат с автоматами.
Они хотели сопроводить меня куда следует для выяснения обстоятельств моего
проникновения на охраняемый объект, но мне удалось уговорить их не делать
этого. Тем же путем, через забор, я покинул объект.
Место, где располагался техникум, выглядело убого - прижатые друг к другу
старые дома с облупившимися фасадами. Как это мрачно, и как это не похоже
на солнечный город-сад с пятиэтажками, где я сейчас живу! Если бы я был
главным архитектором... Вспомнил слова Н.С.Хрущева, сказанные в Америке
о Нью-Йорке: "А мне здесь не нравится. Слишком мало зелени. Даже камень
может стошнить".
Сейчас все выглядит здесь совсем не так - вереница дворцов, каждый из
которых достоин отдельного разговора. Но тогда они смотрелись ненамного
лучше, чем Константиновский дворец до реставрации, район был весьма
запущенный и первое впечатление было - я попал в обитаемые трущобы со следами
былой красоты.
Требовалось некоторое усилие, чтобы увидеть во всем этом прекрасный замысел
архитектора. Вскоре я все увидел, но сейчас говорю о первом посещении.
За мрачным фасадом здания с кариатидами, которое занимал техникум,
открылся блистательный дворец с лестницей из белого мрамора, с огромной
люстрой, с расписанными стенами и потолком. Лестница с бронзовыми амурами
вела в такой же помпезный актовый зал, где располагалась приемная комиссия.
Техникум готовил специалистов по трем специальностям - радиотехника,
вычислительная техника, гидроакустика. Самый большой конкурс,
естественно, был на самую популярную профессию - радиотехника. На этом
факультете (как и на гидроакустике) была повышенная стипендия - 37 руб.
На вычислительной технике - обычная, 20 рублей. Конкурса на эту специальность
почти не было, и тот, кто не проходил на престижные факультеты, мог умерить
свои претензии и учиться на компьютерщика (как это стало потом называться).
Как и мои одноклассники, я записался на радиотехнику.
Начались вступительные экзамены. С трудом, но сдал самый трудный для меня
экзамен - сочинение. Про физику не помню, по математике экзаменатор
долго-долго гонял по разным разделам. В основном я отвечал правильно
(то был мой любимый предмет), но не всегда. Получил в итоге что-то
положительное. "Мы еще встретимся с Вами на скользкой дорожке" - сказал
напоследок математик. Мне понравились эти слова, которые косвенно говорили
о том, что все будет хорошо. И действительно, с большим удовлетворением
через несколько дней я увидел свою фамилию в списке прошедших по конкурсу.
После экзаменов надо было пройти то, что называлось "практика", которая
заключалась в помощи строителям, выполнявшим ремонт здания. В основном это
было разгребание и вынос строительного мусора.
Однажды это происходило в
дубовом зале - в заброшенном помещении с сохранившейся старинной мебелью.
Открыв дверцу одного из шкафов, я увидел стопку сложенных картин в рамах.
Посмотрел, это были портреты Сталина, ранее размещенные (вероятно) в
кабинетах. Меня это удивило, прошло уже 8 лет после 20-го съезда Партии,
3 года после окончательного и резкого осуждения культа личности на 22-ом
съезде, а портреты
сохраняются и как будто ждут еще своего времени, чтобы вернуться на прежнее
место. Года через три я услышал этот сюжет в исполнении А.Галича. Видимо,
такова была общая практика.
Начались занятия. Здесь было все совсем не так, как в школе. Очень
непривычным было уважительное отношение преподавателей к учащимся,
обращение к нам на "Вы". Не было истеричных криков учителей на учеников,
преподавателям можно было задавать любые вопросы, в том числе на темы
текущей политики, которых они не сторонились, а отвечали, причем не всегда
так, как это можно было прочитать в газетах. В октябре 1964-го, когда сняли
Никиту Хрущева, нам откровенно говорили - мы пока не можем уверенно сказать,
что происходит.
Состав учащихся тоже отличался от того, что было в школе. Здесь не
было "отборной шпаны", можно было спокойно перемещаться в любом направлении,
не рискуя нарваться на вымогателей или любителей драк. Стипендия побуждала
серьезно относиться к успеваемости - при двух тройках за семестр она исчезала.
Нам было по 15 лет, мы только входили в жизнь, и еще не очень понимали
истинную ценность разных ее проявлений. "Испытай все, и избери лучшее" -
именно таким методом проб и ошибок проходило наше вхождение во взрослую жизнь,
важными атрибутами которой, конечно, было то, что детям не дозволено. Курение,
пьянство, карты, деньги - в нашем искаженном представлении порочное было
символом свободы, формой ее проявления и формой самоутверждения. Курение
в техникуме не запрещалось, но рекомендовалось только после первого курса.
Конечно, мы не стали ждать еще целый год. Вскоре начали выпивать. Алкоголь
тогда отпускался с 16 лет. 15-16 - разница небольшая, нам давали. Первый
раз это было так. Осенью 64-го втроем купили за 1 руб. 07 коп. большую
бутылку вина "Волжское" и пошли в Летний сад ее распивать. Я испытал много
новых ощущений, основными из которых было преодоление запретного. Запретным
был сам факт распития, запретным было место,
где это делать не дозволено. Следовало избегать внимания милиционеров..
Однажды (меня в тот раз случайно не было) милиция остановила молодых
студентов-пьяниц. Вызвали ПМГ, затолкали туда всю компанию. Саше Савкину
места не хватило, пришлось идти в отделение пешком.
Так проводили время молодые люди середины 60-х, причем, не
самые "пропащие". Начались картежные игры на деньги. Играли в перерывах,
играли после занятий - собирались у кого-нибудь на квартире
или где-нибудь во дворе. Иногда эти игры затягивались на всю ночь. Игры
простые - очко, бура, сека. Память у меня всегда была плохая, а в этих
играх она полезна. Я попробовал, проиграл осязаемую сумму и
навсегда потерял интерес ко всяким играм. Остальное - пил и курил "как все".
Во время сессий мы бросали другие дела и очень добросовестно готовились
к экзаменам. В знании была сила, которая давала стипендию, которая приближала
свободу, которая тянула на дно. Иногда собирались на чьей-нибудь квартире.
В весеннюю сессию при хорошей погоде часто приезжали на Петропавловскую
крепость. Забирались на бастион (слева от главного входа), раскладывали
книги, конспекты и читали, зубрили, перемежая эти занятия купанием в водах
Невы.
Руководителем группы был Тихомиров Иван Васильевич, тот самый математик,
что принимал у меня вступительный экзамен. Спокойный и разумный, он вызывал
всеобщее уважение. Когда надо было урезонить кого-то из студентов,
совершившего неподобающий поступок, он подробно и убедительно объяснял,
почему этого делать не следует. При всем уважении к нашему руководителю,
мы его однажды подвели. Был объявлен очередной субботник, который
проводился в одном из пригородных колхозов. Субботник - дело, как
говорилось, добровольно-принудительное. Т.е. формально можно отказаться,
но фактически - не рекомендуется. Иван Васильевич собирает группу, говорит
о субботнике и задает вопрос, на который заранее известен ответ - кто будет
участвовать? Но в ответ - неожиданное молчание. После некоторой паузы
достает список и спрашивает каждого лично, придет ли он на субботник?
Первый по списку отвечает - нет. Далее ситуацию можно было
прогнозировать - никто не сказал "Да", стадный инстинкт возобладал над
другими мотивами. "Ну, спасибо", сказал он и удалился. После этого все
стали шуметь и удивляться, - какого черта отказались, обидели хорошего
человека. Субботники были делом привычным, они превращались в загородную
прогулку с небольшой работой и большой завершающей пьянкой. Тот субботник
мы так и пропустили. Конечно, здесь была педагогическая ошибка Ивана
Васильевича, форма контакта "с народом" была выбрана неудачная. Но наш
отказ был тоже событием неординарным. В Советском Союзе сложилась практика,
усвоенная и впитанная уже не одним поколением - принимать к исполнению
все команды и пожелания, идущие "сверху", безотносительно формы их
изложения.
...Сейчас, спустя 45 лет, я подумал о том, что у Ивана Васильевича
действительно была причина обидеться на своих учеников.
Нам был бы понятен приказ, с которым спорить бы никто не стал, но он
великодушно предложил выбор и услышал в ответ молчание. Позднее, в самых
разных местах подобные предложения излагались исключительно в форме приказа, от
исполнения которого можно было пытаться уклониться. Но это сложнее, чем
дать тот самый ответ на вопрос...
Коллективное (и на этот раз независимое) единогласие проявилось
однажды еще в одной форме. Нас попросили заполнить анонимную анкету
с ответами на вопросы, касающиеся техникумовской жизни. Это было очень
новое веянье. Удивляло все - и анонимность и откровенность. Нам долго
объясняли, что при любых ответах никаких последствий не будет, что
анонимность гарантирована, а информация нужна для улучшения управления,
что будет всем во благо. Мы так и ответили - откровенно и анонимно.
Потом узнали, что не сговариваясь назвали как самого плохого преподавателя
женщину по фамилии Пиджакова, она вела у нас литературу. Быть может было в
этой оценке проявление нашей специализации - литература (как наука) была
для нас антиподом математики или какой-нибудь электротехники. Но объективные
основания тоже были. Уроки литературы были всегда скучнейшим из предметов, и
мы относились к нему как к неприятной формальности, которую надо исполнить и
забыть. Это при том, что уже начинали самостоятельно читать хороших авторов и
"в кулуарах" делились впечатлениями о прочитанном. Но к предмету с
названием "Литература" это не имело никакого отношения. Однажды Пиджакова
заболела, ее заменяла другая женщина. То, что мы услышали по этому предмету,
оказалось чрезвычайно интересным. Предмет был реабилитирован, а имевшийся по
отношению к нему негатив был (быть может, справедливо) перенесен на
преподавателя.
Вспоминаю преподавателя электротехники. Его предмет был очень трудоемкий,
требующий множества вычислений. Решая задачи, я часами не выпускал из рук
логарифмическую линейку. Вот, дает он задание, которое надо выполнить к
следующему уроку - одну, другую, третью задачу, очень много. Делает
паузу. "А чтобы жизнь не казалась медом.." - с такой приговоркой дает
еще столько же. Часто отвлекался от темы занятий и рассказывал разные
истории. Они не всегда были выдержаны в строгом советском ключе. В
частности, от него узнал, что после войны между Москвой и Ленинградом
был проложен телефонный кабель, который раньше соединял Берлин и какой-то
другой немецкий город, и был изъят в порядке репараций. Спохватившись,
потом долго говорил о том, что это вовсе не значит, что мы не могли такой
кабель сделать сами. Рассказывал о том, что когда он был студентом, окна
его (мужского) общежития оказались напротив общежития женского от какого-то
института, связанного с производством тканей. Обитатели этих двух
противостоящих комнат общались посредством плакатов, выставляемых в окнах.
Не помню полностью сюжет, но однажды юноши обозвали девушек тряпичницами. В
ответ появилась надпись "Кому - таторы, а кому - ляторы".
Один из предметов, который всегда проходил чрезвычайно интересно, был, как
ни странно гуманитарный - история. Быть может не сам предмет (я сейчас не
помню содержание лекций), а преподаватель, которые его вел. Это был инвалид
слепой и безрукий. Когда-то в послевоенном детстве подорвался по глупости на
мине, но выжил. Он часто отвлекался от темы предмета и говорил с нами, еще
совсем юными, как с равными. Говорил о том, что нам было интересно
слушать - о жизни, о ее проявлениях и о нашем месте в ней. Давал советы,
что читать, сам комментировал то, что советовал. От него я узнал много
новых имен, читал все, что он предлагал и впечатление от прочитанного
оставалось долго. С его подачи, в частности, прочитал всего Ремарка.
В 1965 году появились первые магнитофонные записи Высоцкого. Это был еще
только "дворовый фольклор", иными словами - блатняк, но уже по этим
записям он оценил исполнителя, говорил о нем, обменивался новыми записями
со студентами, которым удалось где-то что-то достать.
Для меня его уроки
остались образцом воспитания необузданных подростков, хотя в то время я
этого не сознавал.
Так проходили мои студенческие годы. Это был всего лишь техникум, но
хороший техникум, он много мне дал, многому научил. В армии эти знания
пригодились, я стал хорошим специалистом по радиолокационным
устройствам. Потом легко поступил в институт. Но то был заочный факультет
и полноценных студенческих лет, о которых с ностальгией любят вспоминать
постаревшие выпускники дневных отделений ВУЗов, у меня уже не было.
13.09.2010
Люди
Объекты
Годы
Темы
В начало
|